Война за "Асгард" - Страница 190

190

Он принял у бармена бокал и, поднеся его к губам, осторожно отпил глоток и покатал языком во рту.

— Да, это то, о чем я подумал, — кивнул он. — Я беру эту бутылку, да, разумеется, всю.

Мондрагон одобрительно посмотрел на консула.

— Такой подход мне нравится. Нечего размениваться на мелочи.

Он крякнул и осушил свой стакан тем особенным залихватским способом, которому научил его Сомов. Правда, Антон, выпив, с уханьем кидал стакан через плечо, но Сантьяго решил обойтись без этого заключительного аккорда.

— Русская школа определенно чувствуется, — заметил де Тарди. — Теперь еще надо понюхать кусочек черного хлеба…

— У вас были знакомые русские алкоголики? — спросил Сантьяго, торопливо разжевывая лимон.

— Только один. Тот самый физик, которому ваши друзья отказали в существовании.

Они сели за столик. Бармен, оказавшийся на редкость смышленым парнем, не дожидаясь заказа, принес и поставил перед Сантьяго початую бутылку “Смирновской”, хрустальную вазочку с синеватыми кубиками льда и фарфоровое блюдце, выложенное прозрачными ломтиками лимона.

— Звали его Владимир Мохов. — Де Тарди произнес это имя совершенно без акцента, и Сантьяго подумал, что консул наверняка знает русский язык. — Он закончил Московский университет, потом стажировался в Кембридже, работал в лаборатории Леонарда Стефенсона в Массачусетском технологическом институте. Одним словом, он принадлежал к тем немногим сыновьям своей страны, которые одинаково свободно чувствовали себя и на родине, и на Западе. Во всем остальном это был классический, я бы даже сказал, хрестоматийный русский: он пил очень много водки, играл на гитаре…

— Может, на балалайке?

— Нет, на гитаре. Много вы видели русских, которые играют на балалайке? Последние вымерли еще при коммунистах. Нет, Владимир потрясающе играл на гитаре. Еще он любил париться в бане, купался зимой в проруби и оставлял официантам неприлично большие чаевые. Такой вот настоящий мужик.

— Знаете русский? — спросил Сантьяго.

— Так же плохо, как китайский, румынский и еще дюжину экзотических языков. В начале двадцатых годов мне довелось немного пожить в Москве. С Владимиром нас связывала давняя дружба… Он работал в каком-то закрытом исследовательском центре, руководил группой, занимавшейся марсианским проектом. Тогда все носились с идеей отправки экспедиции на Марс. Предполагалось, что проект будет международным — деньги американские, приборы и сборка европейские, а теоретическую часть возложили на русских. Владимир разрабатывал гравитационный двигатель — машинку, которая могла бы доставить космический корабль на орбиту Марса и обратно, используя не топливо, а рассеянную в пространстве энергию. Собственно говоря, сейчас гравиторы используются сплошь да рядом, но в те годы это был передний рубеж науки. И вот, решая какую-то задачу, связанную с увеличением КПД гравитационного двигателя, Владимир сделал открытие совершенно эпохального значения. Он открыл эффект, получивший название “танцев Мохова”.

— Поразительно, — сказал Мондрагон, наливая себе водки. — Значит, штуковину, которая стоит в моем вингере, придумал ваш друг Владимир ?

— Грубо говоря, да. Хотя на самом деле он лишь разработал общую теорию гравитора, а патент на изобретение двигателя для вингеров и прочего воздушного транспорта нового поколения получили ребята из Силиконовой долины. Но Владимиру до этого не было никакого дела. Он совершил открытие, которое могло перевернуть всю мировую науку, и думал только о том, как применить эффект “танцев Мохова” для нужд марсианской экспедиции…

Де Тарди замолчал и некоторое время сосредоточенно смаковал бургундское.

— Вы, мой дорогой, как я понимаю, не физик. Поэтому не буду мучить вас зубодробительными объяснениями и постараюсь объяснить на пальцах. Если упрощать до предела, суть открытого Владимиром эффекта заключалась в следующем. Он брал массу — чем больше, тем лучше, причем структура массы имела принципиальное значение — и воздействовал на нее разными видами энергии. Подводил к ней электрический ток, помещал в сильное магнитное поле — одним словом, подвергал воздействию энергии. В какой-то момент гравитационное поле этой массы начинало немного искажаться, словно масса двигалась, хотя в реальности опыта она оставалась на месте. Ничего принципиально нового в таком опыте не заключалось, поскольку еще со времен Эйнштейна все знают, что сверхплотное вещество, например, то, из которого состоят “белые карлики”, искажает пространственно-временной континуум. Открытие Мохо-ва состояло в другом. Когда он воздействовал на массу энергией, получаемой от взаимодействия элементарных частиц с “темным веществом”, объекты опыта стали совершать некие колебательные движения — и не в пространстве, а во времени.

— Вы обещали попроще, — напомнил Сантьяго. — Я уже начинаю путаться.

— Представьте себе мячик. Владимир клал его под колпак, нажимал кнопку, и мячик начинал таять. Но не исчезалдо конца, а становился то совсем призрачным, туманным, то более четким, а порой выглядел таким неестественно реальным, как будто наблюдатели находились под действием ЛСД. На самом деле мячик прыгал то в прошлое, то в будущее, а в настоящем присутствовал только своей тенью, тенью объекта, колеблющегося взад-вперед по оси времени…

— Моя виртуальная секретарша Эстер сказала бы, что за внешней эффектностью этой фразы скрывается целый ряд неточностей, — заметил Мондрагон.

— Мы с вами тоже движемся из прошлого в будущее по оси времени, а что касается настоя” щего, то я еще из университетского курса философии помню, что оно не более чем абстракция, служащая для связки прошедшего с грядущим.

190