Война за "Асгард" - Страница 142

142

— Какими словами вы могли бы признаться в любви? — спросил Танака, останавливаясь посреди комнаты, на равном расстоянии от всех кресел. — Вопрос относится ко всем вам.

На лице Беаты Пачек отразилось мучительное раздумье. Мария подняла глаза к потолку и почесала шею указательным пальцем. Петра оторвалась от своего блокнота и сказала:

— Девушка не должна признаваться в любви первой, это точно. А если б парень мне сказал, что любит, я б ответила, что он тоже ничего себе. И все дела.

Танака одобрительно кивнул и взглянул на своих фавориток. Рыженькая опустила плечи, склонила голову набок и, взмахнув ресницами, произнесла на довольно сносном японском:

— Покорно прошу меня простить, но я люблю вас, господин…

“Откуда она знает японский? — подумал пораженный Танака. — И эта поза… Так сидели гейши лет двести назад, еще до революции Мэйдзи, но сейчас увидеть такое можно лишь в театре кабуки. Кто же она, Анна Стойменова? Ах, жаль, что нельзя вернуться в кабинет и пролистать ее досье — придется ждать завершения тестов…”

Внезапно он осознал, что не хочет отдавать рыженькую Мнемону. Это открытие так его ошеломило, что он пропустил первые несколько слов Радостны, которая, закрыв глаза и обхватив руками колени, речитативом говорила по-русски:

— Что я могу еще сказать? Теперь я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать. Но вы, к моей несчастной доле Хоть каплю жалости храня, Вы не оставите меня.

— Пушкин? — вежливо осведомился Танака, когда она замолчала. Девушка изумленно распахнула огромные синие глаза — не ожидала, очевидно, что японец узнает русского автора. — Кем вы были за Стеной, Радостина? Переводчиком?

— Я работала учительницей, господин Танака. Учила детей чтению, письму, счету… У нас хорошая школа, может быть, одна, из лучших в Ново-Тырново…

Он поднял руку, жестом призывая ее к молчанию. Обвел кандидаток цепким, сканирующим взглядом.

— Что ж, пора подвести некоторые итоги. Кто из вас закончил отвечать на вопросы?

Успели, как выяснилось, все те же Радостина и Анна. Остальные не ответили кто на два, кто на три вопроса — отнюдь не самых сложных, требующих скорее соображения, нежели эрудиции. Что ж, подумал Танака с легкой грустью, пожалуй, на этот раз ожесточенной борьбы не получится. Лидеров двое, выбрать одного труда не составит. Плохо лишь, что по отношению к Анне я, кажется, начинаю испытывать нечто большее, чем простой исследовательский интерес…

Он еще раз, куда внимательнее, рассмотрел Анну. Изящная, тонкокостная, с длинными ногами и тонкими руками музыканта. Удивительно обаятельная улыбка, хотя и расчетливая — лишь бы кому не улыбается, понимает, что это ее капитал, ее не подверженная деноминации валюта…

— Прекрасно, — сказал Танака, просмотрев распечатки электронных блокнотов. — Радостина и Анна, вы переходите на вторую ступень отбора. Беата, Петра, Мария — ваше участие в программе “Homo Super” закончено. Не расстраивайтесь, вы будете вознаграждены за ваши старания. Сейчас вас отведут в комнаты, где вы сможете привести себя в порядок и отдохнуть, потом покормят и вечером отвезут домой. Каждая из вас получит десять зеленых талонов на воду и большой продовольственный паек. Предупреждаю, что вы не должны никому рассказывать о том, что видели в Исследовательском центре и как проходила процедура тестирования. Все понятно?

Конечно, они обо всем расскажут. Собственно, Танака именно этого и добивался — ведь свидетельствам девушек, побывавших в лапах у самого доктора Танаки и вернувшихся живыми и невредимыми, поверят охотнее, чем россказням платных агентов. Что ж, на этих трех можно больше не отвлекаться…

Когда охранники увели Беату, Марию и Петру, предварительно заставив их надеть оптические фильтры,Танака повернулся к рыженькой:

— Откуда ты знаешь японский?

— Я не знаю вашего языка, господин. — Анна отвела глаза и залилась краской. — “Я люблю тебя” — почти все, что я помню. У меня был друг, японец… еще до лагеря… он научил меня нескольким словам.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, Танака-сан

— Давно ты за Стеной?

— Нет, господин. Полтора года. Я училась в Лондонской школе экономики, потом кто-то донес, что я болгарка, и меня забрала Служба генетического контроля.

— С каких это пор болгарам нельзя учиться в LSE, если у них в порядке генетическая карта?

Молчание. Краем глаза Танака заметил, как напряглась внимательно вслушивавшаяся в их разговор Радостина.

— Я задал тебе вопрос, Анна.

— Она была не в порядке… господин. Мне поставили пометку “Сигма-желтая”. Сказали, что у меня нелады с кровью… и отправили сюда.

“Сигма-желтая” означала группу наследственных заболеваний, связанных с несвертываемостью крови. Гемофилия, от которой страдали многие королевские семьи Европы, например. Интересно, осмелился бы СолЛейбовиц поставить “Сигму-желтую” на генетическую карту принца Саксон-Кобургского? Или отправить за Стену членов правящей королевской династии Виндзоров, которых этот недуг тоже не обошел стороной? Конечно, для гемофилика Стойменова выглядит слишком здоровой — розовые щеки, порывистые движения, ничем не напоминающие “синдром фарфоровой куклы”, — но ведь и гемофилия, и прочие малоприятные заболевания этого класса поражают только мужчин — женщины всего-навсего становятся переносчиками дефектного гена… Впрочем, и этого более чем достаточно, чтобы пополнить ряды трэш-контингента.

— Ты проходила генетическое сканирование при поступлении в LSE?

142