— Месье де Тарди, могу вас уверить, что рубин, который так врезался вам в память, по-прежнему украшает мое колье. Если вы согласитесь сопровождать меня в мою комнату, я продемонстрирую его вам… в менее напряженной обстановке.
Консул сощурился, приобретя сходство с изрядно постаревшим Дон Жуаном.
— Восхитительное предложение, мадемуазель. Надеюсь, вы не откажете старику в любезности надеть вместе с колье великолепный рубиновый браслет, который так очаровательно украшал вашу божественную ручку…
У Янечковой дрогнули губы.
— Разумеется, месье. Если вы так разборчивы в украшениях.
— Parfait!1 (Великолепно! (фр.) — воскликнул де Тарди. — И, конечно же, все камни, украшающие этот браслет, будут на месте.
— Позвольте, Морван, — холодно произнес Фробифишер, — браслет с рубинами — мой личный подарок Дане. Уж не хотите ли вы сказать, что я снабдил собственного референта какой-то фантастической программой-убийцей?
— Упаси вас бог, Роберт, — усмехнулся консул. — Но откуда у вас такая уверенность, что ваш референт не получает подарки от кого-то другого ?
Высокий араб, равнодушно следивший за ходом этой перепалки, мгновенно напрягся и сделал скользящий шаг вперед, почти заслонив девушку своим телом.
— Мисс Янечкова находится под личным покровительством Его Величества Хасана ибн-Сауда, короля Аравийского, — заявил он не терпящим возражений голосом. — Имейте в виду, что любое покушение на ее честь и достоинство будет восприниматься нами как оскорбление чести и достоинства Его Величества.
— Что? — переспросил Фробифишер, поднимаясь с кресла.— Что такое?
— Успокойся, Роберт, — с шокирующей надменностью произнесла Янечкова. — Ты же в любом случае собирался аннулировать свое опекунство.
— Черт побери! — неожиданно воскликнул Ки-Брас. — Мистер Фробифишер, так вы… вы лишили Дану статуса воспитанницы?..
Лицо Фробифишера побагровело. Контраст с серебристо-седой гривой был настолько разителен, что Танаке показалось, будто Высокого представителя сейчас хватит удар.
— А вас, майор, это совершенно не касается! Занимайтесь своими крысами и не лезьте в мои личные дела!
Дверь с треском распахнулась. В кабинет, пригибая голову, влетел высокий молодой человек с длинным испуганным лицом. Воротник молодого человека, оторванный чьей-то безжалостной рукой, болтался у него на спине. Присмотревшись, Танака узнал в новоприбывшем Питера Каррингтона-младшего.
— В чем дело, Питер? — повысила голос Саманта. — Почему ты являешься сюда в таком виде? И где господин Мондрагон?
— Он здесь, фрау группенфюрер, — сообщил с порога чей-то дрожащий от гнева голос. — И он намерен разобраться в том бардаке, который вы тут устроили.
На секунду в кабинете стало очень тихо. В глазах де Тарди вспыхнули озорные искорки.
— А вот и наш знаменитый писатель, — негромко проговорил он. — По-моему, сейчас здесь будет весело…
Хотя Танака не мог похвастаться обширными знакомствами в литературной среде, ему всегда казалось, что знаменитые писатели выглядят и ведут себя несколько по-иному. Может быть, его смутила пижама, в которой появился среди гостей господин Мондрагон. А может быть, его лицо, наводящее на мысль о застарелом алкоголизме. Господину Мондрагону, на взгляд доктора, было около сорока лет, но мешки под глазами и нездоровая одутловатость в сочетании с желтоватым цветом кожи делали его старше.
— Хотел бы я знать, — заявил он, ворвавшись в кабинет, — кто из вас осмелился поднять руку на моего сына? Мне сообщили, что ему нанесли увечья. Так вот, если это правда, имейте в виду, что я разорю всю вашу лавочку судебными исками!
— Мама, — пискнул Питер Каррингтон-младший, — я здесь ни причем!
— Помолчи, сынок, — ласково остановил его Мондрагон. — Второго-то воротника у тебя нет, придется таскать за волосы, а это больно.
— Вы ударили Питера? — рявкнула Саманта, угрожающе надвигаясь на писателя. Танака мог поклясться, что зрелище неумолимо приближающейся миссис Каррингтон смутило бы кого угодно, но писатель не испугался. Он вдруг набрал в грудь воздуха и заорал прямо в лицо отшатнувшейся Саманте:
— ДА!!! А ты избивала моего сына, старая толстая дура!!!
Он пьян, неожиданно понял Идзуми. Чудовищно, безнадежно пьян. Как можно упиться до такого состояния в восемь утра? Непонятно. Но господин Мондрагон каким-то образом ухитрился это сделать.
— Иван! — позвал Сантьяго, отталкивая Саманту. — Иван, ты в порядке?
— Со мной все нормально! — срывающимся голосом крикнул Кондратьев. Двое охранников встали перед его креслом, скрестив руки на груди. — Пожалуйста, господин Мондрагон, успокойтесь… не надо, господин Мондрагон…
— Мальчик прав, — заметил Ки-Брас, преграждая дорогу писателю. — Вам не стоит так волноваться, а тем более препятствовать работе Агентства по борьбе с терроризмом.
— Какому, на хрен, Агентству? — зарычал Мондрагон. — А пропуск Ивану кто подписывал? Пророк Хьюстонский, мать вашу?
— Остановитесь, Сантьяго, — звучно произнес Фробифи-шер. Он уже пришел в себя, апоплексический багрянец сошел с его лица. — Мы все ценим ваш талант, друг мой, не стоит подвергать свою репутацию…
— И вы здесь, Оберон? — изумленно воскликнул писатель, оборачиваясь к нему. — Вы… вы позволили этим скотам издеваться над моим сыном? Как же так, Оберон?
Руки его бессильно упали. Некоторое время он стоял перед Фробифишером, раскачиваясь из стороны в сторону и не произнося ни слова. Потом вдруг Сантьяго закричал, брызгая слюной прямо в лицо Высокому представителю: